Меч из Сюйсу: Яд — Острей Лезвия — Глава 171

Глава 171. В день нашей встречи в новой жизни Этот иноземный монах был прекрасен, как нефрит, и обладал величественным обликом истинного подвижника. Если бы он родился в наши дни, без труда сыграл бы императора-брата на сцене. А сейчас, когда по его щекам катились слёзы, они напоминали капли росы на гладкой нефритовой поверхности — и выглядели особенно трогательно. Старая госпожа Му Жунь была единственным человеком на свете, кто знал обо всех уловках Му Жунбо. Под её добродушной внешностью скрывалось сердце, твёрдое, как камень. Но даже такая женщина сейчас не могла не смягчиться. Вздохнув, она подумала про себя: «Не знаю уж, какие штуки выкинул мой покойный муж, чтобы так расстроить этого юного иноземного монаха. Совсем не по-людски вышло». Она заговорила: — Когда вы так сказали, у меня вдруг всплыло воспоминание. Однажды мой покойный муж вернулся домой на Новый год и рассказал, что у подножия горы Шаоши встретил высокого тубо-монаха. Тот был ещё молод, но обладал таким талантом, какого мой муж за всю жизнь не встречал. Особенно поразило его широкое сердце монаха: едва познакомившись, тот передал ему удивительное боевое искусство. Дайте-ка вспомню… Ах да! Оно называлось «Огненный нож»! Цзюймо Чжи обрадовался: — Да-да, именно «Огненный нож»! Значит, старый господин Му Жунь так высоко оценивал меня! Старая госпожа Му Жунь ласково улыбнулась: — Конечно! Вы передали моему покойному мужу своё искусство. Он занимался им день и ночь, забывая и о еде, и о сне, но так и не смог освоить его в совершенстве. Он говорил мне, что его талант далеко не сравнится с вашим. Я даже подшучивала над ним: «Может, тебе стоит тренироваться на кухне? Так хоть дров сэкономишь…» Её улыбка померкла, и в глазах мелькнула грусть: — Всю жизнь он стремился к великому делу, непрестанно мотался по свету, изнуряя и себя, и других. Если бы он знал, что спустя столько лет после смерти у него остался друг, который так тоскует по нему, может, пожалел бы, что тогда не провёл с вами ещё несколько дней и не выпил с вами лишних чаш вина. Услышав это, Цзюймо Чжи то плакал, то смеялся и прошептал: — С детства я служил в монастыре Далунь на Великой Снежной Горе. В четырнадцать лет я победил всех в спорах о сутрах, а к девятнадцати годам освоил шесть великих сиддхи нашего монастыря. Все монахи уважали меня, но все же держались от меня на расстоянии… Монастырь Далунь принадлежит к школе нингма тибетского буддизма. Когда мне исполнилось двадцать восемь, последователи чёрной школы развязали беспредел, и наш учитель не мог справиться с ситуацией. Тогда он передал мне секретный свиток «Огненного ножа». Цзюймо Чжи окинул взглядом присутствующих и горько усмехнулся: — Это искусство — величайшее в школе нингма. Его мощь далеко превосходит шесть сиддхи монастыря Далунь. Но смешно то, что сами учителя не смогли его освоить и при этом не хотели, чтобы его изучал кто-то другой. Если бы не напор чёрной школы, мне бы и не довелось познать это великое искусство. Цзян Минчжэ не понимал, почему вдруг монах заговорил о своей жизни, но слушал с живым интересом. «Неудивительно, — подумал он, — что Цзюймо Чжи так легко передаёт другим такие редкие техники, как „Огненный нож“. Видимо, сам пережил подобное. Эх, можно сказать, он всё ещё тот юный герой, что не забыл своего первоначального стремления». Тем временем Цзюймо Чжи продолжал: — В тридцать лет я в совершенстве овладел «Огненным ножом» и разгромил всех дхармапал чёрной школы. Правитель Тубо, услышав о моей славе, назначил меня наставником государства. Даже наш учитель уже не мог меня сдерживать, и я стал главой монастыря Далунь, получив титул Великого Светоносного Ваджрадхары! Тогда я возомнил себя непобедимым и отправился в Центральные земли испытать свой клинок. Хвала Будде, там я познакомился с господином Му Жунем. Он дал мне ценные наставления, и многие сомнения, мучившие меня всю жизнь, разрешились. Только тогда я понял, что за пределами неба есть ещё небо, и вернулся на Великую Снежную Гору для дальнейших практик. Цзюймо Чжи сложил ладони и глубоко вздохнул: — Ах… Я ведь монах. Разве я не знаю истины о том, что нет ни рождения, ни уничтожения, ни скверны, ни чистоты? Но господин Му Жунь был единственным настоящим другом в моей жизни. Услышав о его смерти, я понял, что напрасно провёл полжизни в изучении Дхармы — ведь так и не преодолел привязанности, ненависти и страха смерти. Цзян Минчжэ тоже растрогался и тихо процитировал: — «Не внемля рожденью, уничтоженью и нетленности, Лишь в погоне за круговоротом к смерти стремится он. Гордый умом своим, превосходя всех мудрецов мира, Он в растерянности блуждает в этом пути без конца. Ах, дикий конь на вершине горы — неукротим, Но ловушка всё ж способна удержать его тело…» Дойдя до этого места, он вдруг остановился. «А дальше идёт: „Сокрушаюсь, что обладая великим даром, не могу укротить ту, что спит у моего изголовья“. Если я сейчас это процитирую, не ударит ли меня в бешенстве этот иноземный монах?» Его внезапная пауза вызвала волнение среди окружающих — все уставились на него. Цзюймо Чжи, человек недюжинного ума, сразу понял, что эти строки словно написаны специально для него. Его симпатия к Цзян Минчжэ резко возросла, и он захлопал в ладоши: — Почтенный Цзян, вы глубоко понимаете Дхарму! «Не внемля рожденью, уничтоженью и нетленности, лишь в погоне за круговоротом к смерти стремится он» — прекрасно! Но скажите, что дальше? Если дикий конь неукротим, а ловушка всё же может его удержать, то чем это кончается? А-Цзы, сияя от радости, схватила обе руки Цзян Минчжэ и начала их трясти: — Тише вы все! Не мешайте моему имбирному братцу додумать стих! Му Ваньцин строго сказала: — Самая шумная здесь — ты! Потом она посмотрела на Цзян Минчжэ, и её взгляд стал нежным и томным от восхищения. «Отец как-то сказал, что и он, и брат могут научить меня сочинять стихи, — подумала она. — Надо бы действительно заняться этим всерьёз. Иначе А-Цзы сможет с ним перекидываться стихами, а я даже не пойму, о чём речь. Так я проиграю!» Тем временем Чжун Лин тихонько спросила её: — Сестра Му, а что значит стих Цзян-гэ? Он собирается приручить дикого коня? И что такое «ловушка»? Я не хочу спрашивать у этой А-Цзы — она опять скажет, что я глупая. Ты понимаешь? Му Ваньцин, конечно, не понимала, но не хотела уступать А-Цзы и напустила на себя уверенность: — Конечно, понимаю! Дикий конь — это моя «Чёрная Роза», а ловушка — это мои пружинные рукавные стрелы. Цзян-лань говорит, что, хоть он и гениален, всё равно хочет жить и умереть вместе со мной. Чжун Лин удивилась: — Так это стих для тебя? Му Ваньцин огляделась — никто не обращал на них внимания — и быстро, с гордостью, кивнула. Чжун Лин надула губы. «Этот Цзян-гэ, — подумала она, — пишет стихи А-Цзы, пишет стихи деревянной кукле, даже её коню посвящает… А мне — ни одного!» Дуань Юй воскликнул с восторгом: — Второй брат, какое дарование! Быстрее, скорее читай последние две строки! Я уже не могу ждать! Цзян Минчжэ мгновенно сообразил, взял две строки из начала стихотворения, переставил их и, подогнав рифму, закончил: — «В день нашей встречи в новой жизни, Ты предстанешь юношей, прекрасным, как нефритовое дерево на ветру». Цзюймо Чжи вздрогнул и тихо повторил сам для себя: — «Не внемля рожденью, уничтоженью и нетленности, Лишь в погоне за круговоротом к смерти стремится он. Гордый умом своим, превосходя всех мудрецов мира, Он в растерянности блуждает в этом пути без конца. Ах, дикий конь на вершине горы — неукротим, Но ловушка всё ж способна удержать его тело. В день нашей встречи в новой жизни, Ты предстанешь юношей, прекрасным, как нефритовое дерево на ветру…» Хорошо, очень хорошо! Почтенный Цзян, ваш стих точно выразил мои чувства. Если бы мне довелось переродиться и встретить господина Му Жуня в юности, чтобы мы могли вместе путешествовать по Поднебесью, — какая бы это была счастливая жизнь! Дуань Юй, похоже, был настоящим Рыбами — настолько сильно он сопереживал. Его глаза наполнились слезами, и он обнял Цзян Минчжэ за плечи: — Второй брат, мне повезло гораздо больше, чем этому великому монаху! Я ведь так рано заключил с тобой братский союз и уже путешествую с тобой по Поднебесью. Это настоящее счастье! А-Цзы, Му Ваньцин и Чжун Лин, услышав слова брата, все трое кивнули. Шесть сияющих глаз устремились на Цзян Минчжэ с одной и той же мыслью: «Мне не нужно ждать перерождения и не нужно ждать встречи в будущем. Этот прекрасный юноша уже мой!» Сёстры вдруг поняли, что думают об одном и том же, и одновременно посмотрели друг на друга. Брови их нахмурились, и каждая подумала: «Если бы не эта деревянная кукла/эта А-Цзы/эта А-Цзы и деревянная кукла — было бы куда лучше!» Дуань Юй, охваченный чувствами, не мог сдержать волнения и похлопал Цзюймо Чжи по плечу: — Великий монах, я всё ещё не отдам вам свиток «Шести Пульсовых Мечей». Но после ваших слов, как только я поклонюсь старому господину Му Жуню, я обязательно выучу весь свиток наизусть и расскажу ему, что его старый друг, великий тубо-монах, специально приехал в Дали, чтобы лично попросить меня об этом. Если он услышит это на небесах, наверняка растрогается вашей искренностью. Цзюймо Чжи вытер слёзы и улыбнулся: — Благодарю вас, наследный принц. Я больше не жажду вашего свитка. Слова почтенного Цзяна глубоко затронули моё сердце. Хотя я довёл «Огненный нож» до вершины, это ещё не предел. На его основе я могу создать новое искусство — «Великий Огненный Нож Далуня» — и тем самым расцветить мир боевых искусств ещё одним цветком! Старая госпожа Му Жунь тоже растрогалась: — Не стану скрывать от вас, почтенный монах: у покойного мужа было немало врагов, поэтому мы не осмеливались открывать место его захоронения. Но такая преданность, как ваша, не может остаться без ответа. Сегодня прошу вас остаться в нашем поместье. Завтра с утра мой сын Фу отведёт вас к могиле. Цзюймо Чжи обрадовался: — Благодарю вас, госпожа, за доброту. Старая госпожа Му Жунь кивнула с улыбкой и обратилась к Му Жуньфу: — Мне утомительно, сын. Ты должен как следует принять почтенного монаха Цзюймо Чжи и этих юных друзей. Му Жуньфу, наконец пришедший в себя, поспешно сложил руки в поклоне: — Мать, не беспокойтесь. Сын всё понял. Несколько служанок проводили старую госпожу в задние покои. А-Чжу улыбнулась: — Господин, пир готов. Начинать трапезу?